фoтo: Гeннaдий Aврaмeнкo
«Нeвoзмoжнo этo выгoвoрить. Кaкoй пaмяти? Кaзaлoсь, oн будeт и будeт. Нe всeгдa, нo дoлгo… — гoвoрит прeзидeнт «Фoндa Aндрeя Вoзнeсeнскoгo» Зoя Бoгуслaвскaя, oткрывшaя пeрвый вeчeр вoспoминaний o Мaстeрe в ЦДЛ. — Oн был бeссмeнным члeнoм жюри мoиx прeмий, свидeтeлeм мoeгo взрoслeния, стaрeния. Этo для мeня нe тoлькo вeликий aктeр, нo мoй oчeнь близкий друг», — гoвoрит oнa. Рядoм, склoнив гoлoву, стoит Кoнстaнтин Бoгoмoлoв — учeник, кoтoрый пришeл к Тaбaкoву ужe зрeлым, нo oстaлся oдним из любимыx.
«Тaбaкoв — чeлoвeк нaстoлькo вeсeлый, нaстoлькo жизнeлюбивый и нe пaфoсный, чтo нe тeрпeл никaкoй лoжнoй мнoгoзнaчитeльнoсти. Для мeня Тaбaкoв — этo глaгoл «жить». Глaвнoe, чтo мы мoжeм сдeлaть в пaмять o нем — это жить, и жить счастливо. Он всегда этого хотел, чтобы царила жизнь, а не смерть, и чтобы смерть не застилала туманом нашу жизнь», — говорит Богомолов.
О начале карьеры и работе с Мастером
— Я находился в сложной ситуации, в которой в 2000-е находились все молодые режиссеры. Ходил по театрам и стучался в двери, пытался просто просить работы. Был рекомендован в Театр Гоголя, одновременно делал спектакль на Малой Бронной. Там была пересменка художественного руководства, и как раз в этот год я сделал спектакль «Много шума из ничего», на который пришел Олег Палыч. Не досидел до конца, ушел: то ли ему стало не очень хорошо, то ли скучно. Но вслед за этим пришло приглашение — позвал в «Табакерку». Я принес, естественно (я же молодой режиссер), сразу Кафку, «Процесс». Табаков посмотрел, сказал: «Это может быть интересно». Потом я сделал еще «Отцов и детей», очень хулиганский спектакль, дикий, который страшно разгромили критики, которые меня потом нежно полюбили. Олег Палыч и это спокойно воспринял. А потом был «Старший сын», его любимая пьеса Вампилова. И автор, и время, которое он обожал, он ценил тот спектакль.
Потом пошла череда спектаклей и очень разных взаимоотношений. Я помню момент, когда мы стояли в его гримерке и был спор по поводу конкретного эпизода в спектакле «Год, в который я не родился». И мы стоя кричали друг на друга: я кричал, что так должно быть, а он — что так не будет. Всякое было.
А «Идеальный муж»… Он был уверен, что я репетирую Оскара Уайльда, оригинальную пьесу, спрашивал: «А кто же Мейбл-то? Старик, я тут девочку нашел, которая может быть Мейбл». — «Да, Олег Палыч, хорошая девочка, я попробую». А у меня Мейбл репетировал мальчик, я весь сюжет переписал. И он пришел на прогон и увидел то, что увидел. Там еще была сцена трех сестер, где они в кафе Vogue сидят и с ростовским акцентом говорят: «Надо работать, работать надо». Он потом на эту сцену специально приходил раз десять, садился в ложе, страшно хохотал. И это тот человек, который всегда рассказывал, как приехал в Москву и последние деньги потратил на билеты на «Трех сестер» Немировича, как сидел на ярусе и наслаждался этим. И одновременно, рассказывая молодым про грандиозное впечатление от того мхатовского спектакля, приходил на этот хулиганский кусок специально и смеялся бесконечно.
Об уходе из МХТ
Был момент, когда я ушел из театра — мы поссорились. На «Карамазовых», все знают это. Хотя с ним мы и не ссорились, просто был трудный момент. Через полгода я вернулся, мы помирились. Но тогда, в конце декабря, Олег Палыч позвонил мне, поздравил с Новым годом. «Кинстантин (он всегда меня называл Кинстантин), старик, я тебя поздравляю. Все нормально. Ну, ты же понимаешь, это все бабы…» — сказал он.
Следующий этапный момент был, когда он в больнице лежал. Он дал мне пьесу «Юбилей ювелира». Взял для своего юбилея пьесу про умирающего человека. Мы вместе ее сократили, превратили в драматическую историю. Он сыграл. Это такая мощь. Есть этика театра, знания о театре, которые он нес с собой, напитываясь из разных источников. Обращался к этому и в 60, и в 80 лет, но уважал молодых, приглашал в театр. У него не было такого, что, мол, золотой век в прошлом. Табаков — человек, у которого золотой век всегда в будущем. А это совершенно другое сознание.
О профессионализме и провалах
Винить режиссер может только себя. Если у него получилось — слава распределяется на всех, если не получилось, винить он должен только себя. Это нормально и это правильно. Есть союзники, друзья, но это такая профессия — то, что вы делаете, нужно только вам. Например, «Женитьба Фигаро» — замах был слишком для меня надрывный. Я почти год приходил в себя: пытался поднять вес, который оказался не под силу. Это проблема многих молодых актеров и режиссеров, которые пытаются бежать впереди паровоза.
Олег Павлович удивительно по-отечески отнесся к этой моей неудаче, спокойно выходил, все делал, работал. Потом он позволил мне поставить «Чайку». Мне тогда было трудно объяснять, что я делаю, инструментарий у меня еще не сформировался. Я пытался сказать: «Вот, пожалуйста, проще, как-то проще», а его дико доставало это мое бесконечное «проще». Табаков в какой-то момент репетиции страшно раздражился, дошло до микроскандала, и я прервал репетицию. Он говорил мне: «Это все не так, это все неправильно. Ну давай, я покажу тебе, как должно быть!». Он начал играть и, естественно, как это всегда бывает в такой ситуации, сцену сыграл ужасно. И я говорю: «Олег Палыч, вы считаете, это хорошо?». Табаков сказал: «Старик, ну и на старуху бывает проруха». После этого он как бы освободился от какого-то гнета, у нас пошло полное взаимопонимание. А потом на «Юбилее ювелира» он мне сказал: «Слушай, мне кажется, мы сделали что-то новое. Это ведь и есть русский психологический театр. Когда ты ничего не играешь».